В ходе многолетнего занятия литературной критикой, предполагающего чтение больших корпусов поэтического текста, я обратила внимание на то, что большинство из них несут на себе отпечаток отрицательного эмоционального состояния – автора или его лирического героя в данном случае неважно – горя, печали, иногда отчаяния, и намного реже – радости или счастья. И вышедшая в рамках проекта «Русская поэтическая речь-2016» антология анонимных текстов вполне подтверждает это наблюдение.

Казалось бы, причины устойчивости отрицательного эмоционального состояния очевидны и банальны. Это – устройство окружающего мира и обстоятельства жизни большинства людей, которые могут быть охарактеризованы такими, например, словами, взятыми по мере чтения антологии: 

«Все из пыли» (с. 15),«Вокруг темно» (с. 16), «бог спит в сторонке» (с. 17), «лучше бы — под расстрел», «милосердия нету» (с. 21), «пусто», «темно» (c. 27), «клиническая жизнь» (с. 33), «и зайцы топят дедушку мазая» (с. 45), «мятое небо», «сиплый снег», «ничего не существует», «все неправда» (с. 53), «все становится перегноем» (c. 56), «за окном кричит человек / страшно надрывно» (с. 57), «ничего не будет с нами / разве что – хана» (с. 73), «кровохлебка пьет кровь» (с. 102), «Беспредметная тоска» (с. 133), «У обочин трётся нищета» (с. 141), «Как быть? Как жить? Куда бежать? / Как этим воздухом дышать?», «мы никогда не будем вместе» (с. 168), «Вроде живёшь, и мало / радости. Мир – такой» (с. 169), «доктору омерзительны пациенты, / доктор сам помышляет, как склеить ласты» (с. 178), «утверждается мёртвая мысль» (с. 195), «что за дни Господи» (с. 215), «иду… / такой прозрачный и больной» (с. 235), «…Скрутив «козла», махру отборную / насыпав, в половине пятого / конвой ушёл на двор в уборную, / и в окнах за решёткой чёрною / скончалось время, в точку сжатое» (с. 282), «на пожарище пахнет скорбью и одиночеством / на брошенной пашне пир сорняков и грачей / на вырубке солнце греет старые чёрные пни», «Мир катится в пропасть» (с. 338), «Набухающий нарыв / светит гневом, гноем, кровью» (с. 349), «Это визг / тучи безумных звёзд» (с. 350), «умереть ночью во сне / то есть бесплатно» (с. 427), «Ежедневно вижу, еженощно / отблеск восхитителного ада, / где гореть я буду мощно» (с. 432), «люди наши – скотский хутор. / Посеешь вечное – расптопчут, / с печальною землёй сравняют», (с. 433), «наступает война мировая… красный снег без конца и без края» (с. 438), «мы агнцы а вокруг нацисты» (с. 477), «Люди говорят: хотим убить!» (с. 504), «я убиваю людей» (с. 508), «разрезаем на кусочки / нечто что осталось вот от дочки» (с. 509), «Входишь в зиму – выходишь в тюрьму» (с. 547). И даже на «том» свете имеет место неустроенность: в Аиде «души не ждут переправы, / лишившись часов и ума» (с. 169).

А вот пример текста, транслирующего полную безысходность, соотнесенную с устройством мира, в котором приходится жить:

Две тысячи шестнадцатого года
наш мир после разрыва и распада,
такой ещё ты не был – несвободный,
две тысячи шестнадцатый, проклятый.
Кричат кликуши призрачно и грустно,
показывают страшные экземы,
и где-то в недрах шелудит искусство
на разные лирические темы.
Поутру мем заводит тары-бары,
кричат «ура» больные командиры,
и всё это подобие кошмара
вмиг человека превращает в зверя.
В животный крик больной эпилептички
с отвисшею прокушенной губою
на утренней безумной перекличке
пред тем, как грохнуть об пол головою. (с. 434-435)

Напоминаю, что, как сказано в предисловии к антологии, мы имеем дело с собирательным, или усредненным «образом поэта-художника», при том, что «в точке входа произошла фильтрация уровней художественного сознания». Однако следует заметить, что речь идет все-таки об определенном срезе литературного пространства, действующим лицом которого является усредненный по отношению к этому пространству «поэт-художник». И в контексте данной статьи важно, что ситуация предполагает отсутствие временного фактора, поскольку мы не можем судить о таких вещах, как «творческий путь» и тому подобное. Иными словами, мы имеем дело в чистом виде с тем, что «здесь и сейчас» присутствует в пространстве поэтической речи выбранного среза литературного пространства, отражая ее соотнесенность с общекультурной ситуацией «здесь и сейчас» и картиной мироздания, заряженной, а точнее, определяемой теми или иными эмоциями.

Мне уже приходилось писать о поэте как об особом, обладающем повышенной восприимчивостью и ранимостью человеке, в силу чего его жизнь часто складывается трагично 

(Вязмитинова Людмила Геннадьевна Смерть и бессмертие // Сетевой литературный ж. Лиterraтура, №XIV (август 2014) http://literratura.org/nosleep/criticism/391-lyudmila-vyazmitinova-smert-i-bessmertie.html (под назв. «Великие поэты прошлого: ранняя смерть и бессмертие – возможно ли такое в наше время?» // альм. «Илья» М.: Вест-Консалтинг, 2014, вып. 12. с. 174-176).

Обладая способностью тонко чувствовать реальность, в том числе за пределами видимого мира, что позволяет ему ощущать метафизическую природу действующего в нашем мире зла, поэт накрепко привязан к «земному» слову, в силу чего оказывается как бы в неравновесном положении: он не в состоянии ни полностью устремиться к «правде небесной», ни полностью раствориться в «правде земной».

Однако нынешняя общекультурная ситуация сильно отличается от тех, внутри которых были написаны «Недоносок» Баратынского, «Ангел» Лермонтова, «Ласточки» Ходасевича, «Облако в штанах» (исходно – «Тринадцатый апостол») … список можно продолжить. Сегодня мы живем в мире, «правда» которого рассыпалась по множеству неведомо как соотносящихся между собой реальностей. Мир перестал делиться строго на «земной» и «небесный», а эпитет «виртуальный» прочно вошел в обиход жизни современного человека. Реальность ускользает от любой попытки нарисовать более-менее ясную картину ее обустройства, и нынешний «недоносок» «носиться», «как облачко», то «возлетая», то «падая», «чувствуя бытие», но не имея возможности «постигать тайны мира» уже не «меж землей и небесами», а «меж» непонятно каким количеством непонятно как соотносящихся между собой миров, в которых, как оказалось, живет человек.

И рвется к Высшему, которое уже и неизвестно как определять, но которое все-таки ощущается как Бог, такая, например, окрашенная эмоцией отчаяния, молитва: «я просил / отдай мою трёхмерную форму / и мои любимые трёхмерные мысли / я устал от других измерений / я устал от слов / они не оканчиваются и не начинаются / и от людей похожих на слова… жизнь – совсем не то чем мы здесь занимаемся» (с. 343). И далее: «отдай мне трёхмерный облак / пусть летит он во мне надо мной… измерения – всадники / но их четыре» (с. 345).

В общем, «зрение в тупике» (с. 355), «Время дырявое как носки / Прячется по углам» (с. 442), а общее положение поэтов можно определить такими строчками:

Почему-то куб и шар
превратились в шум и шквал.
Умные, трещат по швам
чертежи Малевича.
Поменялись лох и сноб
в зеркалах, как гоп и стоп,
и стою я, словно поп,
у престола дремлющий. (с. 349)

Однако ситуация раздробленности картины мира, привнося дополнительный повод для традиционных для поэтов возоплений, сильно понижает фон отрицательных эмоций и оказывается весьма продуктивной для работы над словом. В самом деле, если мир делится строго на дольний и горний, при недостижимости горнего, по Хадасевичу, «пока не выплачешь земные очи», при том, что «правда небесная» достижима при условии «выплакивания» в отказе «от мирского», что включает недопустимый для поэта отказ от работы со словом в свете не только «правды небесной», но и «правды земной», это одно. А когда мир устроен так, что все его реальности вполне могут быть достижимы без недопустимого для поэта отказа, пусть и при условии безостановочной упорной работы, это совсем другое.

А вошедшим в анонимную антологии поэтам упорства в работе над словом, сопряженным с работой со своим сознанием, не занимать стать. Всех их вполне можно назвать «продвинутыми» авторами, склонными работать с приемами, взятыми из всей «суммы технологий» авангарда и поставангарда

(Термин Сергея Бирюкова. См., например: Бирюков Сергей Евгеньевич Авангард. Сумма технологий // ж. «Вопросы литераиуры», № 5, 1996).

Всем им свойственно отражение характерного для нашего времени раздробленного, фасеточного восприятия действительности, временами доведенного до потери связности текста и абсурдизма. Здесь примером может служить текст с характерным названием «самособрание жильца», вот его начало:

выделенный диапазон
дней
злиться на снег
.
мыть язык
в начале весны
.
счастье
неподвижных
частей
.
вес
бесхозных
вещей
.
сон
с ноября
а сейчас
что?
.
куда я иду
как лёд?
.
вместо себя
весело шагать
.
держать
речь
24 часа
.
ветер
нетер
пелив
.
окно
несоответствия
.
свет
действительности (с. 189)

Еще «продвинутее» в этом смысле текст главы № 42, вот отрывок из него: тяж / бор / вос воз / вы до за из / не ни об о / от по под подъ» (с. 211).

Страницы антологии пересыпаны центонами, обращениями к классикам – иными словами, идет, с задействованием наработанных за богатые на поиск в области художественной формы XX и уже XXI века, переработка систем мировоззрения, разрушение упрощенных систем мифологий и так далее, и тому подобное. И для темы статьи здесь главное – наличие у поэтов временами колеблющейся, но по сути несокрушимой веры в свою работу со словом, в пределе – в Слово. А вера, как известно, рождает надежду, нейтрализующую отчаяние, и эмоциональный фон текстов становится иным. А соответственно – и рисуемая ими картина мира, поскольку в наше время перевернулся тезис о том, что бытие порождает сознание, и стало ясно, что видение картины мира определяется эмоциями, а отнюдь не наоборот.

Вышесказанное можно иллюстрировать таким текстом:

Холодным ветром воздух сгорблен,
и убеждать – тяжёлый труд
себя в том, что дороги скорби
к чертогам радости ведут:

неубедительно выходит,
сопротивляются мозги.
В пустом подземном переходе
играет нищий без ноги.

Играет на губной гармошке,
примёрзшей намертво к губам,
как будто просит он морошки,
как Пушкин, побывавший там.

И чуточку вокруг теплеет,
и хочется не горевать,
и зёрна отделять от плевел
вдруг начинает голова.

И сквозь настил дорожной соли
вдруг пробиваются цветы.
Никто другой так не способен
услышать музыку, как ты.

Теперь становится понятно,
что эта боль не навсегда.
Цвети, январская поляна,
Гори, далёкая звезда!

И пахни, зимний мир, полынью,
и, снег полуночный, – скрипи!..
Не позволяй душе унынья.
Усни и спи. Усни и спи. (с. 45-46)

В предисловии к антологии анонимных текстов говорится, что поэтическая речь «при необходимости может сыграть роль» «философской системы». Позволю себе напомнить, что тесная связь поэзии с философией и религией, факт общеизвестный. При этом поэты работают со всем диапазоном философским и религиозных воззрений своего времени, как бы завершая работу с тем, что находится на закате своего владычества над умами, и начиная работу с тем, чему это еще предстоит. В качестве иллюстрации могу привести творчество Николая Заболоцкого, пронизанное работой с так называемым научным методом познания, о чем мною написана статья 

(Вязмитинова Людмила Геннадьевна «Не слишкои тонок был резец…». // Международный альм. литературы и искусства «Среда» Тула: ИП Пряхин В. П., 2016, № 3. (6) 2016, сс. 63-68).

Но какие бы воззрения ни исследовались и перерабатывались в творчестве поэтов, думаю, что не скажу ничего нового, утверждая, что истинные поэтические шедевры несут в себе заряд эмоционального состояния, согласующего со стоицизмом – философской традицией, прошедшей сквозь века со времён античности до наших дней. Эта традиция предполагает наличие умеренности, терпения, мужественного перенесения ударов судьбы, и исполнения при всем этом своего долга, для поэта заключающегося в профессиональной работе со словом, а главное – усмирения страстей и принятия мира и любой ситуации такими, каковы они есть. И разве не этим пронизаны такие шедевры «Выхожу один я на дорогу…» Лермонтова, «Рубрук наблюдает небесные светила» Заболоцкого и другие, такого же уровня?

И у «автора» анонимной антологии сдвижение картины мира в лучшую сторону, а эмоционального фона – в сторону радости происходит именно при обращении в сторону стоицизма. Когда появляются, например, такие строки: «И, смахнувши слезу, говорить: / Ерунда! / В глаз попала соринка!» (с. 187). Или: «не бояться смерти / не бояться боли / не бояться тюрьмы и сумы / не бояться счастья / не бояться воли / не бояться весны и зимы… не бояться уже ничего» (с. 315). А вот пример целого «стоического» текста:

Всюду голос снегопада:
в голове моей цикада –
научилась кровью петь.
Главное – не умереть
и дослушать в безднах слуха
царский цокот леденца –
силой снега, силой духа –
до конца. (с. 37)

Именно стоицизм позволяет поэту держать в узде свои страсти, порожденные повышенной чувствительностью и положением мечущегося между реальностями «недоноска», и искать равновесие между их «правдами». И оставлять нам свидетельства этих поисков в виде текстов, рисующих картины, видимые только ему и расширяющие возможность видения мира для всех прочих:

Лес течёт сквозь пространство
в другое время.
Наша задача – купаться
в любое время.
От крылатого семени
до последнего заусенца,
косточки в полотенце,
холмового имения.
В деревянном зеркале
круглое отражение
невидимого движения,
оборотного зрения.
Здесь негде остановиться. (с. 410)

И только поэту – мечущемуся между ускользающими от него реальностями «недоноску», обретшему точку опоры в стоицизме и излучающему эмоцию счастья, не бездумного, а истинного, которое зиждется на радости с горем пополам, дано передать непередаваемую ничем, кроме поэзии, суть времени, точнее, положение в нем человека как существа, находящегося между «небом» и «землей», то есть одновременно телесного и духовного. Вот как делает это пока неведомый мне, но говорящий от лица собирательного «поэта-художника» анонимной антологии, создателя современной поэтической речи «здесь и сейчас»:

Пока меня не убили током высокоточные приборы,
Я, мир огромив мощью моего электронного голоса,
моё электронное тело пою,
пронизанное острыми лучами невидимого света,
наполненное тесными частицами собственной тени,
тени, падающей в обмороке внутрь собственного тела,
тела, которое сквозь все мировые сети проходит невредимым,
углублённое в себя здравомыслящее, трезвое тело,
витающее среди других таких же в себя углублённых тел,
тело, посылающее короткие и доступные всем признаки жизни
всем, тебя признающим, прочим удобным
для собственных душ телам.
О моё тело, благородное и неистребимое,
полнящее с успехом тебе положенное пространство,
где другое удобное тело тотчас же видит твоё довольное тело,
законно заслонившее собой все земные пейзажи,
весело погружающееся в ещё тобой не выпитое море,
уверенно дышащее ещё тобой не съеденным небом,
и всё это небо неумолимо заполняется твоей земной мечтой,
мечтой электронного тела о всё новых и новых
технологиях, всё более тонких,
уносящих тебя всё выше сквозь незначительные чужие звёзды
в любые новые и новые измерения,
где ныне и присно верно бдит над тобой любимым
твой личный и верный ангел-телохранитель. (с. 463-464)

В заключение хотелось бы сказать, что возможности, которые открывает перед исследователем проект РПР, действительно, как сказано в предисловии к анонимной антологии, «великолепны». Понимание многих аспектов поэтического творчества, которое складывалось в процессе исследовании творчества отдельных поэтов, расширилось, стало как бы более объемным и приобрело новый смысл. Похоже, речь действительно идет о «создании новой гуманитарной идеологии».

Автор Людмила Вязмитинова (Статья впервые была опубликована  в двухтомнике «Русская поэтическая речь – 2016», Т. 2: «Аналитика: тестирование вслепую», Челябинск: Издательство Марины Волковой, 2017, с. 530-537