Родился в г. Красный Луч под Луганском, вырос во Владимирской области. Окончил магистратуру РТУ по специальности «химическая технология», работает учителем химии в православной классической гимназии в г. Сергиев посад (Московская обл.), преподает робототехнику, ведёт колонку на портале Pechorin.net о поэтах антологии «Уйти. Остаться. Жить», с 2015 года курирует литературно-музыкальный клуб «Апрель» при РТУ. Публикуется как поэт и литературный критик в различных бумажных и сетевых изданиях. Финалист конкурса переводов «Месяц поэзии» (2016), поэтического конкурса «Прямая речь» (2017) и передачи «Вечерние стихи» (2020), лауреат III степени XV литературного форума «Осиянное слово» (2018), победитель первого молодёжного слэма РГБМ «Москва-Владимир» (2019), суперфиналист Чемпионата поэзии им. В. В. Маяковского (2019), четвертьфиналист передачи «Турнир поэтов» (2020).
 
РОДНИЧОК
 
Чей ты, чей? Скажи на ушко –
смотрит как ничей,
но вливается в макушку
солнечный ручей.
Чей ты, чей? Молчит, но лишь бы
знать наверняка –
расцвело салютом пижмы
лето на щеках.

Почему ворону чёрную сделали из семечек?
Почему траву примнёшь, но не пахнет мятой?
Почему не пахнет спелым, что назвали зрелищем?
Почему всегда вкуснее, что без проса взято?

Чей-ты-чей собирает в ладошку
два грецких ореха и плачет –
на земле их так много. Так много –
старушечьи локти.
Кто ты, кто-ты? Я ей говорю и реву понарошку,
и за локти держу её руки иначе.
Кто ты, кто-ты? Я знаю – колдунья.
У тебя не стрижены ногти.

Хрустнули в детской ладони орехи,
с горизонта последняя в небо взлетела ёлка.
Чей-ты-чей у окна – за окном кто-ты-кто-ты *помехи*
Никого. Это память и только – память-и-только.
 
ПЫЛЬ В КРАСНОМ ЛУЧЕ
 
Если в том кувырке расширялось подмокшее сено,
а сердечная тяга немела в предчувствии лепета,
сквозь шалашные доски парил поролон окончанием лета,
то, растянувшись, шептались пылинки в луче предосеннем.
Капилляр к тридцать третьей ступеньке устал. Что ты делаешь?
Не тяни через трубочку морс, он – тяжёлый – взорвётся!
Ртутный дребезг. В росе металлической солнце
тошнотворно и душно хохочет из детского тела.
Ишь, отлетело – в зрачке удлиняясь стрекозьей прохладой,
распадаясь на узкие капельки зрячего пота.
Где-то должен быть воздух в землистом пожаре потопа –
знаю точно, но тонет металлом, кулоном, элладой,
голым яблоком, ямкой, вовнутрь идущей воронкой.
Поглощая холодным зрачком и деревья, и небо,
и ярящиеся протуберанцы хвоста забирая в невод
приблизительных координат – он взобьёт невесомость бронхов.
Так раздвинется куст, разрастётся, зардеется кровью –
золотые пылинки очнутся в луче кисловатом.
И жужжание мухи, и свет – как под куполом ватным,
но дрожащие веки, с трудом приоткрыв, я их тут же закрою, закрою.
 
ЗВЕРЬ
 
Тогда и встал перед глазами образ,
Водой смущённой шевельнулся голос,
Застыли птичьи крылья на весу:
Заветный зверь – он в этом жил лесу.
 
Он весь – как лес, и на скрипучих лапах
По воздуху несёт тончайший запах
Душицы или хвои, медленно крадётся –
При этом сам на месте остаётся.
 
Как в зеркало – глядит в мои глаза,
Себя узнать пытаясь и сказать
Хоть слово, но в древесном горле –
Как стрелка от часов – заноза колет.
 
В его зрачке ребрится жёлтый лист.
И вдох его глухой – ни вверх, ни вниз.
Я удержусь, я не моргну! Постой…
Но вижу только лес перед собой.
 
ПУТЬ ПРОТЕЯ
 
Кто тащит глазницы на крылышках пазух,
зевком выдувая реторту,
тот взвоет, ошпарив голодную морду
обратным прыжком дикобраза.
В нелепой попытке прочесть не проявленный лист –
под клёпаным трепетом сонным
мерцая, как вирус, как бабочка перетасован –
посадит занозой строку на каждом из собственных лиц.
Как в память булавочкой крепят гримасу
последнего в жизни испуга,
так спрячет узор воспалённый ладоням в угол.
Но видит колючую спину зверя –
и липкий прыжок не гаснет
(и липкий прыжок не гаснет).
Иди – как в крыжовник опасный сочится рука,
чтоб сонную ягоду дёрнуть, порвав пуповину –
кто плачет? Смотри на ладонь – ведь ты сам себя вынул.
И лает неистовый зев куста – о, зачем ты меня поругал!
Очнись это только видение, это не ты:
и не он и не я освещает прозрачный зевок.
В отражении щурится кактус, и бьют из него,
снова, иглы – и каждая строчит канву темноты.
Снова ширится в сердце шиповник, и пухнут репьем глаза,
и лицо, словно бабочка, светится славящей фразой:
из пустого листа, как из шкуры, шипы дикобраза
вырастают и крепнут – из образов в образа.
 
ЗАВЕТ
 
Говорят, он цыган.
Голова его – профиль быка:
ухом вбирает он шелест и запах травы,
глядит вперёд и назад
роговым взглядом,
зубы его золотые гудят, как шмели,
в набухших бутонах дёсен,
скалистые губы бескровно бликуют –
так ошлифованы ветром.
У, прислушайся...
Вольная песня гудит
в густой пустоте переносицы,
будто блестящий отвес,
и ведёт его,
и ведёт.
Вот он щурится
на худую струну горизонта.
Вот сжимает пружину момента
в длинную гулкую паузу.
Вот бьёт по ней кремень зрачка –
и на вдохе растёт, балансируя,
ослеплённый дрожащий тугой
огнедышащий мир.
 
КРАСНЫЙ ЛУЧ В ПЫЛИ
 
Всё может стать каким-нибудь другим: вот стол садовый глючит старой краской, из бутерброда с колбасой паучьи глазки моргают, но молчат (мы их едим). Сливовый цвет зашёлся воробьями, и слух за зрением врастает в аромат – такой устойчивый, что если поломать попробовать, то он другим не станет. Никто не верит в эти разговоры (а у зубного зуб на голове), а гордые солдатики (в траве достали сабли и) хотят на волю. А ветер дунет, так сосновый лес (вон тот – вдали, замешанный на скрипе) сорвётся флотом (вы не видите, вы спите), но ветра нет, и он обычный лес. Ржавеет верба, у черёмухи невроз. Я залпом плачу – мама наказала – и всё звучит, как посреди вокзала, где я большой (крикливый паровоз). Но вдруг изменится и двинется – и вот структура воздуха совсем уже другая – в закате калиевом горизонт стреляет. Да, мы приехали, сошли, но сад не тот. Паук, уснувший (сколотой эмалью) в тазу (похожем на текстурный баг) рванулся с места, будто угадав мои предчувствия и меру понимания, что всё другое. Что потрескавшийся шланг садовый (наклонись над шлангом) пылится свитком танаисского ландшафта, и снова шлангом (отдались на шаг). Определённо всё не так, и антрацит (на блюдечке разложенный красиво) с мангалом (тающим копчёным черносливом) меняются местами – как бойцы. Я сам уже другим гляжу в прогон на дутый дуб клубящийся, печёный – ходил там раньше днём и ночью (кот) учёный, но (вот) исчез и ходят поцики кругом.
 
ПРОТЕЙ ПОКИДАЕТ ГОРОД
 
Если рыба гремит кистепёрым хвостом
изнутри оцинкованных листьев трубы
водосточной – цигарку туши (её стон
сладковатый на джаз) – раздувая клубы:
 
*тщъ* в осеннюю наледь закован протей –
вот он туфелькой треснет и станет паук:
звук, болящий под коконом словно в кроте –
роет рутами дикий некошенный слух.
 
Не зашить эту *тсс* наживую *ды-тых*.
Сердце гонит в аорту – как воздух в тромбон –
стадо белых и красных тельцов кровяных,
в пене раструба тающих колотым льдом.
 
С лёгким треском: как душно астматик хрипел –
будто счётчик у жилистой чёрной плиты:
до того, как струною на горле припев,
до синюшных разрядов на веках *спи-тых*.
 
Спи спокойно неоновой рыбой в дыму
целлофановом, смятым окурком кулис.
Будет дождь на беззвучном в окно – никому
до рассвета он не дозвони *тсс*.