*
Медленное крошево событий.
Кружево сближений и утрат.
Медвежонок, в парке позабытый,
принимает первый летний град.
 
Пуговки, уставленные в тучу,
высунутый замшевый язык:
«Господи, какой же я везучий!
Я к такому счастью не привык».
 
Плотность шелестящего потока.
Тяжесть шкуры. Холод по спине.
«Я не знал, что так бывает. О как!
Неужели это вправду мне?»
 
 
*
Светящийся шар заплывает в окно.
И в комнате нечем дышать.
Скорее всего это видел в кино.
Светящийся медленный шар.
Я знал, это смерть. Я сжимал кулаки,
так проще исчезнуть в стене.
Я видел висевшей гитары колки.
А шар приближался ко мне.
На скатерти вышит ромашками край,
на стуле оставлена шаль.
Стена за спиной холодна и мокра.
По комнате плавает шар.
Нет голоса, времени, воздуха, нет
спасения. Не шевелясь,
есть шанс пропустить этот медленный свет.
 
Я - пена, я - пепел, я - грязь.
Иди, Совершенство! Не благословляй.
Оставь мне мою маету.
Я - гнида, я - трутень, я - шершень, я - тля
с прикушенным счастьем во рту.
 
 
*
Эта жен-щи-на у меня болит.
Не касался её, а болит фантом.
Понимаю: Ева, или Лилит,
или все, кто в Библии есть потом,
но она - несбывшийся персонаж.
Ничего и не было никогда.
Сквозь дешёвый выцветший трикотаж
ничего не светит. Сошла вода.
Сочинил историю, целовал
жидкокристаллический монитор.
Ах, какие пишет она слова!
Сердце просит выпивки и простор.
Сердце бьётся в рёбра, орёт "Пусти!",
у него свой разум и свой резон.
Не дай Бог заметить её в сети:
вместо тик и так - колокольный звон.
 
 
*
Фоточки, которых я не сделал…
Этика заела. Стоп. Табу.
Но глаза хранят чужое тело,
позы, жесты, чёрточки на лбу:
 
продавщица тянет с манекена
джинсы и целует, хохоча,
карапуз, обнявший за колени
в коридоре спящего врача,
батюшка в порыве благодати
из ведра на паству воду льёт,
нищий за киоском Роспечати
лёг, обняв зелёный самолёт…
 
Всякий раз я пресекаю импульс
обнажить излишество любви.
Мир, давай с тобой договоримся:
и меня на том же не лови.
 
 
*
Озеро. Облако. Яблоко. Лёд.
В имени Ольга есть отпечаток –
лапка птенца, чтобы знать наперёд,
как начинается взмах от плеча. Так
передавали кудлатым щенкам
старшие ветры и тёмные воды:
каждое действие – это река,
ветер и молния (росчерк природы).
 
Нет ничего по отдельности: жест,
выбор, сомнение, жажда, идея –
метаморфозы погоды и мест,
сердце своё препарировал где я.
Та, кого выбрал растить (и расти),
белая птица на рваном запястье,
слышит надклювьем другие пути,
мне неизвестные опыты счастья.
 
Вот и взлетела (пером – по скуле).
Не заскулю – пожелаю Борея.
Озеро. Облако. Яблоко. Лес.
Ольга, лети! Возвращайся скорее.
 
 
Беззвучный диптих
 
1.
«Канистра помята, но трещины нет» –
под новый бензин подставляют воронку
две тени, включив фиолетовый свет
над спящим в пустой электричке ребёнком.
 
Спустя тридцать лет на подсохший перрон
шагнёт представитель большого народа –
и лысая крыша с прилипшим пером
нырнёт, словно сом, в черноту перехода.
 
Засела крючком одинарным тоска –
и ломится сом на прибрежные корни:
посланника горьких небес отыскать –
весёлого голубя с белою кровью.
 
Холодная рыба с горячкой внутри
отторгнута медленным вежливым илом
туда, где осыпалась крона зари
и ночь нефизической раной заныла.
 
2.
Когда ты вернёшься, я стану на несколько зим
обидчивей, мстительней (и может быть даже – с тобою).
По праву вдохнувшего в детстве небесный бензин
держу позвонки, проходя бесхребетной толпою.
 
Здесь наших полно, оседают в дешёвых бистро
на сдвинутых столиках, мимо футбольного плеска,
похожи на длинных с колючей спиной осетров
в красивых рубцах от оборванной в юности лески.
 
Когда ты появишься – парою розовых рук –
нести меня в марево, сцеживать влагу на жабры,
закрой мне глаза: я не вижу пространства вокруг,
я только способен тепло твоё впитывать жадно.